Идеология, культурная и издательская политика существовавшего режима в стране породили историю неофициальной литературы периода 1950-1980 гг. Неофициальная литература стала складываться как особая субкультура с пониманием своей альтернативности и своего культурного значения. В 50-е годы в Ленинграде не было ни одного крупного вуза, в котором бы студенты не предприняли попыток создать собственный пе-чатный орган - стенгазету, альманах, журнал. Публицистика этих изданий отличалась постановкой острых проблем, тех, что волновали все общество, но только молодежь осмеливалась о них говорить. Так на первой полосе стенгазеты «Культура» (Технологический институт имени Ленсовета) студенты заявили: «К чему бы мы ни обратились - к литера-туре, музыке, живописи - всюду застой, шаблон, уход от правды жизни. Наша задача - попытаться самим разобраться в искусстве, не боясь, что твое мнение пойдет вразрез с чьим-то авторитетом». Подобные заявления были помещены и в других студенческих изданиях. В процессе работы над стенгазетой «Культура» сблизились начинающие поэты Д. Бобышев, А. Найман, А. Кушнер, Е. Рейн, впоследствии вошедшие в петербургскую поэтическую школу. В это время стали зарождаться различные литературные объединения, группы, кружки, литературные салоны. В городе существовало несколько литературных объединений, такие как «Нарвская застава» (руководитель ученик Сельвинского Игорь Ми-хайлов); «Трудовые резервы» под руководством Давида Яковлевича Дара. Здесь появится впервые В. Соснора; «первая пятилетка», куда приходили совсем молодые ребята, среди которых был семнадцатилетний Виктор Кривулин и четырнадцатилетняя Елена Шварц.
Поэтические чтения проходили не только в ЛИТО, но и в литературных кафе, которых тогда было несколько, а также часто устраивались на квартирах поэтов, в мастерских художников. Такие квартирные семинары с долговременными программами и четко сформулированными задачами проводились многими, среди которых были В. Кривулин и Е. Шварц.
Осенью-зимой 1975/76 гг. Кривулин организовал в квартире на Курляндской улице еженедельный филологический семинар «Культура начала века и современное соз-нание», основу которого составили его лекции, посвященные «малым» русским поэтам прошлого: К. Случевскому, С. Надсону и др.
В 1978-82 годах дома у Е. Шварц устраивались литературные собрания «Шимпозиум». Шутливое название и специально разработанный юмористический антураж собраний сочетался с серьезной содержательной программой - собравшиеся заслушивали по два доклада за вечер, первый из которых был посвящен исторической теме, а второй - поэтической. Докладчики назначались заблаговременно, выступления, как правило, тщательно готовились и оценивались по 3-балльной шкале тайным голосованием.
Петербургская поэтическая школа сформировалась под акмеистским крылом А. Ахматовой. Группе молодых поэтов выпал счастливый жребий знакомства с поэтом. Общение с Ахматовой устанавливало живую связь между русской культурой Серебряного века и отечественной литературой 60-х годов.
Отдельные аспекты эстетики акмеизма получили развитие в творчестве поэтов Петербургской школы. Таким «единым стержнем смысла», одновременно соотнесенным с историей и личной судьбой, становится художественный образ культуры. Именно этот образ становится средоточием мифологической модели мира, в которой как в поэзии Мандельштама и Ахматовой, «разыгрывается драма» времени и пространства, природы и культуры, бытия и истории. Однако неоакмеизм в постмодернистской ситуации приобретает новые черты. Частное, внутреннее, субъективное уже не воспринимается как художественный абсолют. От лирической свободы эмоционально-суггестивного (от слова суггестия - внушение) стиха начинается движение в противоположном направлении, в поисках каких-то внеличностных художественных аргументов.
Изменился статус поэтического слова. В нем нет уже того сакрального звучания, уникальности, как в модернистском стихе, потому что нет самого пафоса неповторимости. Похожесть на всех становится новым пафосом. Поэтому появляется ирония, склонность к каламбуру, к игре.
В Петербургскую школу вошли поэты старшего поколения, так называемые «шестидесятники» (Е. Рейн, А. Найман, А. Кушнер) и поэты младшего поколения - «семидесятники» (В. Кривулин, Е. Шварц), в целом продолжившие традиции своих предшественников.
Петербургская школа не отличается единством направления. Она включает в себя помимо неоакмеизма и традиции необарокко, ярко выраженные, например, в поэзии Елены Шварц.
Виктор Кривулин, в разговоре, приведенном В. Кулаковым, говоря о Петербургской школе, назвал одну из ее отличительных особенностей - спиритуальность, пояснив, что «особая спиритуальная настороженность» присутствует именно в отношении к слову.
Спиритуализм - это философско-мистическое учение, признающее сущностью мира духовное первоначало и рассматривающее материальное как творение духа.
Постоянна настороженность к слову проявляется прежде всего через постоянное настороженное вслушивание поэта в самого себя. Таким образом, поэт выступает в роли медиатора между первоосновой, Богом и миром Природы. Отсюда, безусловно, возникает принцип диалогичности между различными языковыми культурами.
Виктор Борисович Кривулин (родился в 1944 году).
Поэт, прозаик, литературный критик. Окончил бывшую Санкт-Петербургскую гимназию (в послевоенное время - школу № 79). Вот как рассказывает об этом времени сам Виктор Кривулин. «В школе возникли первые литературные компании. Были официальные кружки, но мы приходили в неурочное время, и нами фактически никто не руководил. Потом был организован клуб в духе «оттепели». В 1960 г. побывали у Ахматовой, что для меня стало первым соприкосновением с большой литературой. Ахматова была чем-то вроде раритета».
В университете Кривулин занимался творчеством В. Хлебникова, И. Анненского, А. Белого. В 1967 демонстративно вышел из комсомола. Он хорошо знал беспокойную среду неофициального Ленинграда и был известен в этой среде независимостью своих суждений. В 1972 году принял крещение, позже участвовал в работе религиозно-философского семинара.
Отправным в своем творчестве поэт считает стихотворение «Вопрос к Тютчеву»:
Мы время отпоем и высохшее тельце
Покроем бережно нежнейшей пеленой.
Родства к истории родной
Не отрекайся, милый, не надейся,
Что бред веков и тусклый плен минут
Тебя минует … - Веришь ли, вернут
Добро исконному владельцу.
И полчища теней из прожитого всуе
Заполнят улицы, и комнаты битком,
И - чем дышать? - у Тютчева спрошу я,
И сожалеть - о ком?
Авторское «я» обращается в ТЫ, ТЫ в МЫ. Я-ТЫ-МЫ - образы составного автор-ского целого. В стихотворении человек оказался в ситуации духовного выбора. Тютчев как сакральный представитель русской поэзии должен дать ответы. К кому может апеллировать поэт, когда «писателя в Руси судьба - пищать под половицей». Остается одно, обратиться к культуре как к надысторической и надличностной неуничтожимой реальности. Отсюда в поэзии В. Кривулина происходит постоянный диалог современной автору неофициальной культуры с другими, в частности с античной и христианской.
Так, диалог с античной культурой наблюдается через образ Клио - музы истории, через образ флейтиста Марсия и др. В стихотворении «Клио» (1972) разыгрывается драма времени. История в представлении поэта - это вечная борьба времен, в которой есть и «победители - жирного быта обоз» и побежденные - мычащее «дерюжное стадо», взы-вающие к предкам и к будущему поколению, иными словами, к истории. В анализируемом стихотворении Клио принимает разные образы: это и «ведьма истории» с костылем вместо грифельной палочки в руках, по представлениям древних греков.
Клио с цветком. Голубая старуха долин.
Клио с цевницей и Клио в лохмотьях тумана.
В стихотворении «Флейта времени» показан военный парад:
Над площадью, заросшею травой, -
гвардейского дворца высокий строй,
безумной флейты отголоски.
Бессмысленность происходящего подчеркивается сравнением войск с животным стадом («бегут козлоподобные войска»). Музыка на параде подобна игре флейтиста Марсия, а флаг, развевающийся на ветру, словно «содранная кожа - в трепете флажка».
В стихотворении представлены три образа:
1 - собирательный образ парада;
2 - флейтист Марсий в роли прапорщика, под музыку которого проходит парад;
3 - образ прохожего, который сторонится этого шествия, пытается не слышать эти звуки, но тщетно.
И музыки замшелый черный ствол
в прохожего занозою вошел,
змеей мелодии мерцающей обвит.
Таким образом, невозможно избежать течения времени, безумного времени, которое человек не проживает, а проходит бессмысленным парадом под страшную музыку флейты.
Одним из образов в поэзии Кривулина выступает образ пепла. Скатываясь «винтообразно» в хаос пустоты все подвергается тлену:
слова
Горят безлунные слова
Невидимо, как спирт…
книги
В книгохранилищах звенит
Упругий пепел книг.
В стихотворении с характерным названием «Белый пепел» превращается в звенящее ничто музыка. Звучит то, чего нет, и это приносит невыносимые страдания музыканту. Погружаясь в звенящую пустоту, он сам становится пуст.
Пусты глаза его той пустотою
какая воспроизводит себя каждый вечер после семи
исключая субботы и среды, время простоя
зону отдыха Бога семьи.
Жизнь вне «оркестровой пропасти» приближает музыканта к образу Иисуса Христа:
В эти редкие дни он едва не библейский плотник
или столяр евангельский, что прилаживает столешницу в том саду
где опуститься вечер любви на вопленье больных животных
на едва ли кому слышимое: «Иду».
Диалог с христианской культурой продолжен и в стихотворении «Крыса» (1971). Кривулин как бы приоткрывает существование поэта, представителя неофициальной культуры. Поэт вынужден скрываться в подполье, писать ночами.
Ты обусловлен
подпольем. Ты полночь письма,
при свете вечернем торговли,
при гаснущем свете ума.
Трагичность происходящего рождает страшный образ крысы с красными горящими глазами.
Приходит крыса, друг подполья,
К подпольну жителю, что болью
духовной мучиться готов.
Образ крысы выступает и как совесть, и как друг и, вообще, жизнь поэта подобна жизни крысы, скрипящей под половицей. В этом отчаянии рождается образ Иисуса Христа.
Спаси
нас, праведник! С багровым ликом,
в подполье сидя безъязыком как бы совсем на небеси.
Трагическая надорванность стихотворения не мешает поэту вступить в игру с текстом, что наблюдается в композиции данного стихотворения. Она состоит из четырех частей, в каждой из которых две строки повторяют друг друга. Соединяясь, они образуют новое стихотворение. Так из одного текста рождается другой.
Не крыса ль с красными глазами?
Приходит крыса, друг подполья,
Мучительно впиваясь в кожу.
Судьба - пищать под половицей.
Иногда у Кривулина текст может превратиться в речевую гримасу. Как, например, в стихотворении «Шоу», представляющее ужасный каламбур, соединивший в себе реалии христианского мира с народно-фольклорными мотивами.
Девки мясами трясут:
скоро, дескать, Страшный суд,
скоро - девятью четыре -
выйдут волки в песьей шкуре,
воя о всеобщем мире
как бы явленном в натуре,
вот тогда уж не спасут
никакие телеса
ни теленки, ни попса,
ни седьмые небеса
над кисельными брегами.
Ассоциативная метафоричность - характерная особенность образной системы произведений Кривулина. Разветвленные ассоциации восстанавливают утраченные исторические и духовные связи различных культур.
|
